Неточные совпадения
В
стране началось культурное оживление, зажглись яркие огни
новой поэзии, прозы… наконец — живопись! — раздраженно говорила Варвара, причесываясь, морщась от боли, в ее раздражении было что-то очень глупое.
Он все более часто чувствовал, что из массы сырого материала, накопленного им, крайне трудно выжать единый смысл, придать ему своеобразную форму, явиться пред людями автором
нового открытия, которое объединит все передовые силы
страны.
— Или, например, Ирландия! — начал Иван Петрович с
новым одушевлением, помолчав, — пишут,
страна бедная, есть нечего, картофель один, и тот часто не годится для пищи…
Наконец, европеец старается склонить черного к добру мирными средствами: он протягивает ему руку, дарит плуг, топор, гвоздь — все, что полезно тому; черный, истратив жизненные припасы и военные снаряды, пожимает протянутую руку, приносит за плуг и топор слоновых клыков, звериных шкур и ждет случая угнать скот, перерезать врагов своих, а после этой трагической развязки удаляется в глубину
страны — до
новой комедии, то есть до заключения мира.
Нельзя не отдать справедливости неутомимому терпению голландцев, с которым они старались, при своих малых средствах, водворять хлебопашество и другие отрасли земледелия в этой
стране; как настойчиво преодолевали все препятствия, сопряженные с таким трудом на
новой, нетронутой почве.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет
новые отрасли, до сих пор чуждые
стране?
Но таинственная
страна противоречий, Россия таила в себе пророческий дух и предчувствие
новой жизни и
новых откровений.
И теперь, когда я пишу эти воспоминания, над нашей
страной вновь висят тяжкие задачи
нового времени, и опять что-то гремит и вздрагивает, поднятое, но еще не поставленное на место.
Если приобрел пустыню, то она соделается могилою для твоих сограждан, в коей они сокрыватися будут; населяя
новую пустыню, превратишь
страну обильную в бесплодную.
— Так и должно быть! — говорил хохол. — Потому что растет
новое сердце, ненько моя милая, —
новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех
стран, соединяйтесь в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
И весь этот люд суетится, хлопочет и беспрерывно обновляется
новыми толпами богомолок, приходящими бог весть из каких
стран.
С каждой
новой книгой эта несхожесть русской жизни с жизнью иных
стран выступает предо мною все яснее, возбуждая смутную досаду, усиливая подозрение в правдивости желтых, зачитанных страниц с грязными углами.
Само собою разумеется, что услуги были охотно приняты, так как времена наступали довольно бурные: участились стачки и митинги безработных («которыми, — как писала одна благомыслящая газета, — эта цветущая
страна обязана коварной агитации завистливых иностранцев»), и все это открывало
новое поле природным талантам мистера Гопкинса и его склонности к физическим упражнениям более или менее рискованного свойства.
«Если бы Колумб так рассуждал, он никогда не снялся бы с якоря. Сумасшествие ехать по океану, не зная дороги, по океану, по которому никто не ездил, плыть в
страну, существование которой — вопрос. Этим сумасшествием он открыл
новый мир. Конечно, если бы народы переезжали из одного готового hotel garni в другой, еще лучший, — было бы легче, да беда в том, что некому заготовлять
новых квартир. В будущем хуже, нежели в океане — ничего нет, — оно будет таким, каким его сделают обстоятельства и люди.
В то же время, однако, возвышают правительства ежегодно военную силу
страны, накладывают
новые подати, делают займы и оставляют будущим поколениям как завещание обязанность нести ошибки теперешней неразумной политики.
С грустным чувством оставил я эту
страну, убедившись, что даже относительно взыскания недоимок она не представляет ничего
нового и поучительного для нашего любезного отечества.
На зловонном майдане, набитом отбросами всех
стран и народов, я первым делом сменял мою суконную поддевку на серый почти
новый сермяжный зипун, получив трешницу придачи, расположился около торговки съестным в стоячку обедать. Не успел я поднести ложку мутной серой лапши ко рту, как передо мной выросла богатырская фигура, на голову выше меня, с рыжим чубом… Взглянул — серые знакомые глаза… А еще знакомее показалось мне шадровитое лицо… Не успел я рта открыть, как великан обнял меня.
Это была живая картина к той сказке и присказке: полусумасшедший кривой дворянин, важно позирующий в пышном уборе из костюмерной лавки, а вокруг его умная, но своенравная княгиня да два смертно ей преданные верные слуги и друг с сельской поповки. Это собралась на чужине она, отходящая, самодумная Русь; а там, за стенами дома, катилась и гремела другая жизнь,
новая, оторванная от домашних преданий: люди иные, на которых
страна смотрела еще как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят.
Так возникла
новая обитель, «яже в Сибирстей
стране», а потом она переименовалась в общежительный монастырь.
Иногда Яков думал, что Митя Лонгинов явился не из весёлой, беспечной
страны, а выскочил из какой-то скучной, тёмной ямы, дорвался до незнакомых,
новых для него людей и от радости, что, наконец, дорвался, пляшет пред ними, смешит, умиляется обилию их, удивлён чем-то. Вот в этом его удивлении Яков подмечал нечто глуповатое; так удивляется мальчишка в магазине игрушек, но — мальчишка, умно и сразу отличающий, какие игрушки лучше.
Из иной
страны чудесной,
Людям в горести помочь,
Нас на землю царь небесный
Посылает в эту ночь;
Принести живое слово,
Жатвы все благословить,
Человека к жизни
новойОбодрить и укрепить!
Готовые ради
нового обладания ею на всякий грех, на всякое унижение и преступление, они становились похожими на тех несчастных, которые, попробовав однажды горькое маковое питье из
страны Офир, дающее сладкие грезы, уже никогда не отстанут от него и только ему одному поклоняются и одно его чтут, пока истощение и безумие не прервут их жизни.
Уничтожение Польской Республики возвратило независимость Курляндии, завоеванию храбрых Тевтонических Рыцарей,
стране плодоносной, известной в самых древних летописях по своим рудокопиям, минеральным водам и прекрасному янтарю, собираемому на берегах ее. Но Курляндия, зная, что независимость всегда бывает несчастием для области бессильной, хотела славы принадлежать Екатерине. Монархиня прияла ее под Свою державу, и Россия обогатилась
новыми Портами, драгоценными для успехов торговли.
Я дерзну напомнить вам то время, когда Россия, сражаясь с сильным внешним неприятелем, видела язву, смерть, волнение в стенах Московских и скоро после — безумный, яростный бунт, который пламенною рекою разливался по обширным
странам ее; когда завистники Екатерины, сильные Цари, радовались нашему бедствию и грозили Ей
новою войною… тогда, тогда надлежало видеть славу мужественных Ее добродетелей!
С такими чувствами наши Аргонавты приближались к
странам, еще древнейшим в летописях славы и равно богатым великими идеями; они надеялись воскресить там геройство Ликурговых и Солоновых питомцев; надеялись именем
новой Афинеи воззвать к жизни и великим делам потомков Мильтиада, Аристида, Фемистокла.
Сим предметом еще не ограничились труды их: Монархиня желала, чтобы они исследовали все исторические монументы в нашей Империи; замечали следы народов, которые от
стран Азии преходили Россию, сами исчезли, но оставили знаки своего течения, подобно рекам иссохшим; желала, чтобы они в развалинах, среди остатков древности, как бы забытых времен, искали откровений прошедшего; чтобы они в нынешних многочисленных народах Российских узнавали их неизвестных предков, разбирая языки, происхождение и смесь оных; чтобы они, наблюдая обычаи, нравы, понятия сих людей, сообщили Историку и Моралисту
новые сведения, а Законодателю
новые средства благодеяния.
По сложности ученых наблюдений за последние пятьдесят лет оказывается, что климат вообще смягчается в северных
странах, море оседает, гастрономия делает
новые успехи, многие изнурительные для здоровья работы исполняются новоизобретенными машинами», и пр. и пр.
С короной, с княжеским гербом
Воздвиглась
новая гробница…
Отец в могиле, дочь в плену,
Скупой наследник в замке правит
И тягостным ярмом бесславит
Опустошенную
страну.
Где теперь этот Керим? Куда забросила его бродячая жизнь душмана? Не сдержал он своего слова. Не пришел в гости. Забыл. Какое ему дело до
новой куначки — скромной уруски девочки-подростка? Ему, известному своей отчаянной храбростью от Куры и Арагвы до Риона, до шумной Койсу и других истоков Аварской
страны!»
И однако путь есть в эту заветную
страну благообразия и сердечного «веселия». Какой же? Да все тот же. Человек еще недостаточно несчастен, нужно навалить на него
новые страдания, забить его этими страданиями на самое дно пропасти, и вот тогда…
— Все, говорит, помаленечку придет, нужно только всем стараться сообща. Все ведь нужно совсем по-новому устраивать, никогда еще ни в каких
странах этого не бывало, чтоб рабочие сами собой управлялись, разве легко с непривычки?
— Если об этом говорить, то… Не завидую я
стране, которой приходится довольствоваться надеждою на молодежь, — сказал он. — Слава богу, наша
страна в этой надежде уж не нуждается. Вырос и выступил на сцену
новый глубоко революционный класс.
Этот
новый душевный тип оказался очень благоприятным плану Ленина, он стал материалом организации коммунистической партии, он стал властвовать над огромной
страной.
Они живучи, как рыбы, и им нужны целые столетия…Мария привыкла к своему
новому житью-бытью и уже начала посмеиваться над монахами, которых называла воронами…Она прожила бы еще долго и, пожалуй, уплыла бы вместе с починенным кораблем, как говорил Христофор, в далекие
страны, подальше от глупой Испании, если бы не случилось одного страшного, непоправимого несчастья.
В громадных невиданных в истории муках нарождалась на родине
новая жизнь, совершалось историческое событие, колебавшее самую глубокую подпочву
страны, миллионы людей боролись и рвали на себе цепи. Здесь отношение было одно...
В нейгаузенской долине, где пятами своими упираются горы ливонские и псковские, проведена, кажется, самою природою граница между этими
странами.
Новый Городок (Нейгаузен) есть уже страж древней России: так думали и князья русские, утверждаясь на этом месте. Отважные наездники в поле, они были нередко политики дальновидные, сами не зная того.
— Ты приехал в
страну народа-младенца, — говорил ему в утешение Аристотель, — не удивляйся, если он дичится всего
нового для него.
Обновленное, хотя и не
новое, как в остальной России, судопроизводство внесло некоторый свет в мрак дореформенных порядков, царивших в этой «
стране золота» почти вплоть до последнего времени; осуществлявшийся уже проект сибирской железной дороги должен был связать это классическое «золотое дно» с центральной Россией, и
страна, при одном имени которой казначеи и кассиры последней формации ощущали трепет сердец, должна была перестать быть
страной изгнания, а, напротив, своими природными богатствами наводнить центральную Россию.
Христина, покровительница ученых, отняла у Дерптского университета его земли; она хвалилась любовью к человечеству и за
новые пожертвования
страны отдарила ее
новыми налогами.
Задачей Шувалова было увеличение доходов истощенной казны, не столько обременяя народ
новыми тягостями, сколько развивая производительные силы
страны.
В первые ряды жизни выдвигает
новый энергичный слой, прошедший школу на войне, жадный к жизни, завистливый и злобный, перенесший все приемы войны в управление
страной, продолжающий войну во имя других целей внутри
страны.
На корабле подобрали паруса и завязали на мачте крест-накрест снасти. Подошел буксирный пароход и, пыхтя, потащил его на линию кораблей. Море было тихо, у берега еле-еле плескался остаток зыби. Корабль вошел в линию, где стояли вдоль набережной бок о бок корабли из всех
стран света, и большие, и малые, всяких размеров, форм и оснасток. «Богородица-Ветров» стала между итальянским бригом и английскою галеттой, которые потеснились, чтобы дать место
новому товарищу.
Все это, однако, нимало не помешало Фебуфису прогреметь в
стране, сделавшейся его
новым отечеством, за величайшего мастера, который понял, что чистое искусство гибнет от тлетворного давления социальных тенденций, и, чтобы сохранить святую чашу неприкосновенною, он принес ее и поставил к ногам герцога.